Никогда Торос не был так крепок в своей вере, как в часы уединения в глухой лесной чаще у костра, на котором запекалась отловленная дичь. Бурдюк с крепким элем, опустошенный уже на треть, лежал по правую руку от него. Время от времени жрец тянул к нему руку и подносил ко рту, делал глоток и вновь смотрел в пламя костра, отражавшееся в зрачках его глаз.

Он не был фанатиком. Но, несмотря на всю любовь к привольной жизни, потасовкам, женщинам и вину, не мог не признавать очевидного – в огне нередко скрывались ответы на те вопросы, которые он сам себе задавал.

Хуже того – в огне он видел то, о чем на трезвую голову старался не вспоминать. Он видел синее пламя, видел тянущиеся костлявые руки и слышал шепот. Неведомый голос звал его, не обещая ни роскошных яств, ни ласку женщины на мягкой постели… Голос звал его требовательно, словно Торос был чем-то обязан его обладателю.

Сейчас же жрец Р’глора не видел в пламени костра ничего. Его Бог молчал, должно быть, не желая омрачать видениями предстоящую трапезу своего слуги. Торос усмехнулся, представив, что сказала бы ему Кинвара, донеси он до ее ушей бредовую мысль о том, что Владыке Света есть дело до трапезы смертного.

Его чуткое ухо охотника уловило некий звук. К месту его отдыха приближалось двое или трое конных и жрец на всякий случай подтянул поближе к себе простецкий топор, коим при необходимости владел ничуть не хуже, чем мечом.

- Кто бы вы ни были, если пришли с миром – добро пожаловать. А если замышляете худое – проваливайте поскорее и не мешайте честному путнику отдыхать. С моего трупа вам в лучшем случае достанутся лишь сапоги, - громко провозгласил он, обращаясь в сумрак вечернего леса. Тревоги он не чувствовал, а на свое чутье он привык полагаться.